Отпуск по уходу за внутренним ребёнком

 – Итак, товарищи родители, – тяжело вздохнул психолог, больше напоминающий усталого прапорщика, – Добро пожаловать на тренинг «Основы психологической безопасности на детской площадке».

Как вам уже было сказано – у тренинга нет никакой теоретической части, потому что жизнь – это практика. Сейчас мы пойдем на детскую площадку, поэтому если кто-то хочет отказаться – сейчас самое время.

Он осмотрел растерянную группку родителей. Никто желания отказаться не выказал.

– Хорошо. Сейчас идем к вон тому микроавтобусу и разбираем детей.
– Чужих? – удивился кто-то.
– Кто это сказал? – мгновенно среагировал психолог.
– Я… – поднял руку полный мужчина с залысиной.
– Запомни, боец, нет никаких «чужих» или «своих» детей.
– Но своих-то я люблю больше…
– Это ты так думаешь.

Урок первый – любовь и ненависть никак не связаны с тем чьи дети перед вами.

Вы можете любить или ненавидеть конкретного ребенка в конкретном моменте, но это не должно влиять на принимаемые вами решения! Понятно?

– Так точно. – хором ответили родители.
– Разбираем детей. И аккуратнее, им еще две группы сегодня обучать.

Родители выстроились в очередь.

Из микроавтобуса по одному выходили дети, брали взрослого за руку и отходили в сторонку.

– А можно мне другого? У меня мальчик, мне бы на мальчике тренироваться.
– У жены своей спроси, можно ли тебе другого. – фыркнул психолог, – Урок второй, детей не выбирают. Быстрее шевелимся, у нас плотный график!

После того как сформировалось пять пар детей и взрослых психолог пересчитал всех по головам, отметил в планшете и уверенно пошел к детской площадке.
– За мной.

Но процессия не прошла и пяти метров, как что-то пошло не так.

Девочка с двумя косичками вдруг остановилась и заартачилась.
– Не хочу на эту площадку! Я тут уже была два раза!

Ведущая ее женщина растерялась и посмотрела на психолога.

Тот смотрел в ответ не предпринимая никаких попыток помочь.

– Сделайте что-нибудь, пожалуйста. – попросила женщина.
– Она не хочет на площадку.
– Такое бывает. – кивнул психолог и по-прежнему не предпринял никаких действий.
– Ну и что мне делать?!
– Договаривайтесь.
– Я не пойду на эту площадку! – еще раз заявила девочка.
– Если пойдешь, я дам тебе мороженку?
– Не хочу!
– Планшет? Посмотришь мультики?
– Нет! – топнула девочка. – Не хочу!
– Ах ты…

Психолог хмыкнул и вступил в разговор.
– Итак, десятисекундный диалог привел к тому, что вы попытались ее подкупить, а потом и вовсе собирались применить устрашение. Угрозы, шантаж и запугивание.
Старая школа. – протянул он с некоторой ностальгией в голосе.
– А что мне делать?! Она не хочет на площадку!
– Имеет право.
– Но у меня там тренинг!
– Ей-то что?
– Ну и как тут договориться?!
– Наверняка как-то можно. Но ваш тренинг заканчивается тут. Самое ценное что вы можете из него вынести – не всегда удается договориться.

Но при этом вам нужно выбрать на чьей вы стороне.

Бросите ребенка и пойдете на тренинг?
– Ну… Нет…
– Тогда нет смысла злиться. Примите этот факт.

Верните, пожалуйста, ребенка на место, ждем вас на следующем занятии, возможно там вам повезет больше. Всего хорошего.

Психолог отвернулся от удивленной женщины и дошел таки до детской площадки. Остальные участники тренинга уже вовсю тренировались. Полный мужчина с залысиной сидел в песочнице около нахохлившегося ребенка и что-то ему растолковывал.

Психолог аккуратно подошел поближе и прислушался.
– Быть жадиной нехорошо, понимаешь? Нужно делиться. Вот ты захочешь поиграть с его игрушками, он тебе их даст.
Дай мальчику машинку!
– А это ваш рендж ровер вон там припаркован? – спросил у мужчины психолог.
– Да, а что?
– Дайте покататься. Я чисто по району. Девочек подцепить.
Мужчина провел параллель и усмехнулся.
– Вы не понимаете, это…
– Другое? – перебил психолог, – Если вы сами не готовы делиться, то не надо врать детям. Дайте ключи от ренджа!
– Вы знаете сколько он стоит?!
– Вы знаете сколько стоит год работы с хорошим психотерапевтом? А сколько стоит сформировать уважительное отношение к частной собственности у целой страны?
– Но…
– Никаких но. Покажите ребенку пример своих идеалов. Действием докажите, что делиться здорово!
– Ладно, я понял…

Мужчина отвернулся, психолог переключил внимание на другого родителя. Растерянная девушка выслушивала от пожилой женщины какие-то претензии.

– А еще он ее обрызгал из лужи! – наседала пожилая женщина, – Вообще своими детьми не занимаетесь!
Девушка что-то мямлила, извинялась держа за руку доставшегося ей пацана и наконец сломалась.
– Извинись перед бабушкой!

Мальчик посмотрел на девушку с плохо скрываемой ненавистью.
– Стоп, – вклинился психолог, – Вы хотите чтобы он извинился за ваше бессилие и неспособность послать бабку нахрен?
Опешили все, особенно возмущенная пожилая женщина.
– Во первых он не в нее кидался песком, во вторых я не вижу проблемы. Посмотрите на девочку. Не выглядит она расстроенной.

Пострадавшая выглядела скорее смущенной развивающимся скандалом, чем пострадавшей.
– Да что вы себе позволяете?! – пришла в себя бабка.
– Извините, это произошло случайно. – обратился к ней психолог, – Могу оплатить химчистку вашей девочке. Еще что-то?
– Да вы… – бабка стала краснеть и надуваться, соображая как бы хлебнуть еще крови, но что-то в спокойном и уверенном взгляде психолога заставило ее отступить.

Она молча развернулась и ушла, таща за руку пострадавшую.
– Но он же был не прав… – попыталась оправдаться девушка.
– И это дает кому-то право отчитывать вас? Вам не пять лет. А это реальный мир. Тут вам писюнов в панамку напихают независимо от того кто прав, кто виноват. И вам нужно научиться жить в этом мире, а не заставлять ребенка извиняться за вашу инфантильность.
– Но он кидался песком!
– А бабка пила кровь, и что?
– Ну…

Психолог хотел было что-то сказать, но передумал. Сунул два пальца в рот и свистнул, привлекая внимание всех участников тренинга.
– Становись!

Родители вместе с детьми рефлекторно выстроились в шеренгу. Психолог вздохнул и осмотрел подопечных.
– Итак, товарищи родители, спешу сообщить вам, что вы провалились по всем пунктам. Ни один из вас не готов к посещению детской площадки.
– Да вы каких-то буйных детей выдали! – возмутился кто-то.
– Дело не в детях!

Дети разные и дети ведут себя по-разному! Дело в вас! Вы сами ведете себя как дети. Вы мгновенно регрессируете до пятилеток! Забываете о том, зачем вы сюда пришли, об ответственности и здравом смысле! Вы все, повторяю, все без исключения не справились со своей детской площадкой. Той которая у вас внутри! Вы малодушничаете, врете и боитесь оценки! Поэтому сейчас вы сдадите детей, а завтра вернетесь на площадку и мы начнем с самых основ.
– Каких? – уточнил кто-то.
– Вы будете играть.

Бегать друг за другом, кидаться песком, если понадобиться, будете его есть, падать в лужи, отнимать друг у друга игрушки и орать.

Родители растерянно переглядывались, но чувствовали, что в этих словах что-то есть. Что происходит что-то важное.

– Завтра вы будете вести себя как нормальные дети, а я буду вашим злым родителем. И видит бог, я сделаю из вас самых оторванных, независимых, смелых, ярких и по-настоящему живых детей! Вы ведь хотите чтобы ваши дети были такими?
– Да! – Рявкнули все хором.
– Тогда вам самим придется стать такими! Вы готовы?
– Да!
– Даже если вам будет стыдно?!
– Да!
– Даже если будет страшно?!
– Да!
– Даже если на вас будет косо смотреть бабка на детской площадке?!
– Да!
– Я не слышу!
– Даааа!

Психолог смыкнул и кивнул.
– Вольно. Приступаем к чистке детей и сдаем в оружейку под роспись.

Завтра в 8 утра построение перед детской площадкой.
– Завтра дождь обещали… – протянул кто-то.
– А мне плевать! – рявкнул психолог, – Запомните, бойцы – дождь и грязь не помеха для счастья, но верные союзники в бою за радость! Разойдись!

Рагим Джафаров

 Не мое (из Интернета)
Конец 1980-х годов. Последние годы существования Советского Союза. Глухая деревня на Дальнем Востоке.
Рассказ учительницы из этой деревни.

" Меня уговорили на год взять классное руководство в восьмом классе. Раньше дети учились десять лет. После восьмого класса из школ уходили те, кого не имело смысла учить дальше. Этот класс состоял из таких почти целиком. Две трети учеников в лучшем случае попадут в ПТУ. В худшем — сразу на грязную работу и в вечерние школы. Мой класс сложный, дети неуправляемы, в сентябре от них отказался очередной классный руководитель. Директриса говорит, что, если за год я их не брошу, в следующем сентябре мне дадут первый класс.

Мне двадцать три. Старшему из моих учеников, Ивану, шестнадцать. Он просидел два года в шестом классе, в перспективе — второй год в восьмом. Когда я первый раз вхожу в их класс, он встречает меня взглядом исподлобья. Парта в дальнем углу класса, широкоплечий большеголовый парень в грязной одежде со сбитыми руками и ледяными глазами. Я его боюсь.

Я боюсь их всех. Они опасаются Ивана. В прошлом году он в кровь избил одноклассника, выматерившего его мать. Они грубы, хамоваты, озлоблены, их не интересуют уроки. Они сожрали четверых классных руководителей, плевать хотели на записи в дневниках и вызовы родителей в школу. У половины класса родители не просыхают от самогона. «Никогда не повышай голос на детей. Если будешь уверена в том, что они тебе подчинятся, они обязательно подчинятся», — я держусь за слова старой учительницы и вхожу в класс как в клетку с тиграми, боясь сомневаться в том, что они подчинятся. Мои тигры грубят и пререкаются. Иван молча сидит на задней парте, опустив глаза в стол. Если ему что-то не нравится, тяжелый волчий взгляд останавливает неосторожного одноклассника.

Районо втемяшилось повысить воспитательную составляющую работы. Мы должны регулярно посещать семьи в воспитательных целях. У меня бездна поводов для визитов к их родителям — половину класса можно оставлять не на второй год, а на пожизненное обучение. Я иду проповедовать важность образования. В первой же семье натыкаюсь на недоумение. Зачем? В леспромхозе работяги получают больше, чем учителя. Я смотрю на пропитое лицо отца семейства, ободранные обои и не знаю, что сказать. Проповеди о высоком с хрустальным звоном рассыпаются в пыль. Действительно, зачем? Они живут так, как привыкли. Им не нужна другая жизнь.
Дома моих учеников раскиданы на двенадцать километров. Общественного транспорта нет. Я таскаюсь по семьям. Визитам никто не рад — учитель в доме к жалобам и порке. Я хожу в один дом за другим. Прогнивший пол. Пьяный отец. Пьяная мать. Сыну стыдно, что мать пьяна. Грязные затхлые комнаты. Немытая посуда. Моим ученикам неловко, они хотели бы, чтобы я не видела их жизни. Я тоже хотела бы их не видеть. Меня накрывает тоска и безысходность. И через пятьдесят лет здесь будут все так же подпирать падающие заборы слегами и жить в грязных, убогих домах. Никому отсюда не вырваться, даже если захотят. И они не хотят. Круг замкнулся.

Иван смотрит на меня исподлобья. Вокруг него на кровати среди грязных одеял и подушек сидят братья и сестры. Постельного белья нет и, судя по одеялам, никогда не было. Дети держатся в стороне от родителей и жмутся к Ивану. Шестеро. Иван старший. Я не могу сказать его родителям ничего хорошего — у него сплошные двойки. Да и зачем что-то говорить? Как только я расскажу, начнется мордобой. Отец пьян и агрессивен. Я говорю, что Иван молодец и очень старается. Все равно ничего не изменить, пусть хотя бы его не будут бить при мне. Мать вспыхивает радостью: «Он же добрый у меня. Никто не верит, а он добрый. Он знаете, как за братьями-сестрами смотрит! Он и по хозяйству, и в тайгу сходить… Все говорят — учится плохо, а когда ему учиться-то? Вы садитесь, садитесь, я вам чаю налью», — она смахивает темной тряпкой крошки с табурета и кидается ставить грязный чайник на огонь.

Этот озлобленный молчаливый переросток может быть добрым? Я ссылаюсь на то, что вечереет, прощаюсь и выхожу на улицу. До моего дома двенадцать километров. Начало зимы. Темнеет рано, нужно дойти до темна.

— Светлана Юрьевна, подождите! — Ванька бежит за мной по улице. — Как же вы одна-то? Темнеет же! Далеко же! — Матерь божья, заговорил. Я не помню, когда последний раз слышала его голос.

— Вань, иди домой, попутку поймаю.

— А если не поймаете? Обидит кто?

Ванька идет рядом со мной километров шесть, пока не случается попутка. Мы говорим всю дорогу. Без него было бы страшно — снег вдоль дороги размечен звериными следами. С ним мне страшно не меньше — перед глазами стоят мутные глаза его отца. Ледяные глаза Ивана не стали теплее. Я говорю, потому что при звуках собственного голоса мне не так страшно идти рядом с ним по сумеркам в тайге.
Наутро на уроке географии кто-то огрызается на мое замечание. «Язык придержи, — негромкий спокойный голос с задней парты. Мы все, замолчав от неожиданности, поворачиваемся в сторону Ивана. Он обводит холодным, угрюмым взглядом всех и говорит в сторону, глядя мне в глаза. — Язык придержи, я сказал, с учителем разговариваешь. Кто не понял, во дворе объясню».

У меня больше нет проблем с дисциплиной. Молчаливый Иван — непререкаемый авторитет в классе. После конфликтов и двусторонних мытарств мы с моими учениками как-то неожиданно умудрились выстроить отношения. Главное быть честной и относиться к ним с уважением. Мне легче, чем другим учителям: я веду у них географию. С одной стороны, предмет никому не нужен, знание географии не проверяет районо, с другой стороны, нет запущенности знаний. Они могут не знать, где находится Китай, но это не мешает им узнавать новое. И я больше не вызываю Ивана к доске. Он делает задания письменно. Я старательно не вижу, как ему передают записки с ответами.

В школе два раза в неделю должна быть политинформация. Они не отличают индийцев от индейцев и Воркуту от Воронежа. От безнадежности я плюю на передовицы и политику партии и два раза в неделю пересказываю им статьи из журнала «Вокруг света». Мы обсуждаем футуристические прогнозы и возможность существования снежного человека, я рассказываю, что русские и славяне не одно и то же, что письменность была до Кирилла и Мефодия.

Я знаю, что им никогда отсюда не вырваться, и вру им о том, что, если они захотят, они изменят свою жизнь. Можно отсюда уехать? Можно. Если очень захотеть. Да, у них ничего не получится, но невозможно смириться с тем, что рождение в неправильном месте, в неправильной семье перекрыло моим открытым, отзывчивым, заброшенным ученикам все дороги. На всю жизнь. Без малейшего шанса что-то изменить. Поэтому я вдохновенно им вру о том, что главное — захотеть изменить.

Весной они набиваются ко мне в гости. Первым приходит Лешка и пристает с вопросами:

— Это что?

— Миксер.

— Зачем?

— Взбивать белок.

— Баловство, можно вилкой сбить. Пылесос-то зачем покупали?

— Пол пылесосить.

— Пустая трата, и веником можно, — он тычет пальцем в фен. — А это зачем?

— Лешка, это фен! Волосы сушить!

Обалдевший Лешка захлебывается возмущением:

— Чего их сушить-то?! Они что, сами не высохнут?!

— Лешка! А прическу сделать?! Чтобы красиво было!

— Баловство это, Светлана Юрьевна! С жиру вы беситесь, деньги тратите! Пододеяльников, вон полный балкон настирали! Порошок переводите!

В доме Лешки, как и в доме Ивана, нет пододеяльников. Баловство это, постельное белье.

Иван не придет. Они будут жалеть, что Иван не пришел, слопают без него домашний торт и прихватят для него безе. Потом найдут еще тысячу поводов, чтобы завалиться в гости, кто по одному, кто компанией. Все, кроме Ивана. Он так и не придет. Они будут без моих просьб ходить в садик за сыном, и я буду спокойна — пока с ним деревенская шпана, ничего не случится, они — лучшая для него защита. Ни до, ни после я не видела такого градуса преданности и взаимности от учеников. Иногда сына приводит из садика Иван. У них молчаливая взаимная симпатия.

На носу выпускные экзамены, я хожу хвостом за учителем английского Еленой — уговариваю не оставлять Ивана на второй год. Затяжной конфликт и взаимная страстная ненависть не оставляют Ваньке шансов выпуститься из школы. Елена колет Ваньку пьющими родителями и брошенными при живых родителях братьями-сестрами. Иван ее люто ненавидит, хамит. Я уговорила всех предметников не оставлять Ваньку на второй год. Елена несгибаема. Уговорить Ваньку извиниться перед Еленой тоже не получается:

— Я перед этой сукой извиняться не буду! Пусть она про моих родителей не говорит, я ей тогда отвечать не буду!

— Вань, нельзя так говорить про учителя, — Иван молча поднимает на меня тяжелые глаза, я замолкаю и снова иду уговаривать Елену:

— Елена Сергеевна, его, конечно же, нужно оставлять на второй год, но английский он все равно не выучит, а вам придется его терпеть еще год. Он будет сидеть с теми, кто на три года моложе, и будет еще злее.
Перспектива терпеть Ваньку еще год оказывается решающим фактором, Елена обвиняет меня в зарабатывании дешевого авторитета у учеников и соглашается нарисовать Ваньке годовую тройку.

Мы принимаем у них экзамены по русскому языку. Всему классу выдали одинаковые ручки. После того как сданы сочинения, мы проверяем работы с двумя ручками в руках. Одна с синей пастой, другая с красной. Чтобы сочинение потянуло на тройку, нужно исправить чертову тучу ошибок, после этого можно браться за красную пасту.

Им объявляют результаты экзамена. Они горды. Все говорили, что мы не сдадим русский, а мы сдали! Вы сдали. Молодцы! Я в вас верю. Я выполнила свое обещание — выдержала год. В сентябре мне дадут первый класс. Те из моих, кто пришел учиться в девятый, во время линейки отдадут мне все свои букеты.

Прошло несколько лет. Начало девяностых. В той же школе линейка на первое сентября.

— Светлана Юрьевна, здравствуйте! — меня окликает ухоженный молодой мужчина. — Вы меня узнали?

Я лихорадочно перебираю в памяти, чей это отец, но не могу вспомнить его ребенка:

— Конечно узнала, — может быть, по ходу разговора отпустит память.

— А я вот сестренку привел. Помните, когда вы к нам приходили, она со мной на кровати сидела?

— Ванька! Это ты?!

— Я, Светлана Юрьевна! Вы меня не узнали, — в голосе обида и укор. Волчонок-переросток, как тебя узнать? Ты совсем другой.

— Я техникум закончил, работаю в Хабаровске, коплю на квартиру. Как куплю, заберу всех своих.

Он легко вошел в девяностые — у него была отличная практика выживания и тяжелый холодный взгляд. Через пару лет он действительно купит большую квартиру, женится, заберет сестер и братьев и разорвет отношения с родителями. Лешка сопьется и сгинет к началу двухтысячных. Несколько человек закончат институты. Кто-то переберется в Москву.

— Вы изменили наши жизни.

— Как?

— Вы много всего рассказывали. У вас были красивые платья. Девчонки всегда ждали, в каком платье вы придете. Нам хотелось жить как вы.

Как я. Когда они хотели жить как я, я жила в одном из трех домов убитого военного городка рядом с поселком леспромхоза. У меня был миксер, фен, пылесос, постельное белье и журналы «Вокруг света». Красивые платья я сама шила вечерами на машинке.

Ключом, открывающим наглухо закрытые двери, могут оказаться фен и красивые платья. Если очень захотеть".